Анна Клобука и Марк Сабине в своей работе о Пессоа пишут, что его статья о Ботту "морочит непосвященных изысканной эрудицией и запутанной логикой, в то же время передавая совсем другое, закодированное, сообщение тем, кто имел представление о Ботту с его ярко подчеркнутой сексуальной идентичностью или же об эвфемистическом использовании эпитетов "эстет" и "эллинистический" в работах Патера и английских художественных критиков, ученых и социальных активистов из его окружения". Но мне кажется, что Пессоа не пытался обмануть "непосвященных", скрыв гомосексуальные мотивы поэзии Ботту. Ведь своей статьей он привлекал внимание к книге Ботту, где эти мотивы были выражены совершенно недвусмысленно. Я также не согласна с тем, что Пессоа только "выдвигает... обоснование гомоэротизма как литературного топоса, не рискуя компрометировать себя защитой самих гомосексуальных действий" (Анна Клобука и Марк Сабине). Мне кажется, Пессоа в своей статье выступил в защиту не только поэзии Антониу Ботту, но и, косвенным образом, в защиту его личности и образа жизни.
читать дальше Пессоа пишет статью о Ботту в 1922 году — а за 36 лет до этого, в 1886, в Португалии был введен закон против гомосексуальных действий, причем введен повторно, после того, как его отменили в 1852. Пессоа представляет публике поэта, который рассказывает о любви между мужчинами — о чувственной любви, называющей себя по имени. Некоторые строки Ботту ("я тебя оставляю, не пытайся опять, опять сжать мою шелковую плоть", "а теперь придвинься ближе, я хочу поцеловать тебя, почувствовать колебания твоего смуглого тела" и т.п.) показались бы современникам нескромными, даже если бы он вложил их в уста вымышленного персонажа, изображенного им в обстановке условного Востока или условной античности, но самым шокирующим все же было то, что поэт, не стесняясь и не оправдываясь, произносит их от своего лица — не следуя совету Пруста (данного им Андре Жиду) "описывать все, что угодно, но не признаваться, что пишешь о себе". Пессоа тоже не пытается оправдать Антониу Ботту — он призывает читателей им восхититься: "В Португалии было много художников, но лишь один эстет — автор "Песен" ("Artistas tem havido muitos em Portugal; estetas só o autor das «Canções»").
Портрет Фернанду Пессоа. Алмада Негрейрош. 1964.
Пессоа понимает, конечно, о чем в первую очередь заговорят читатели, заглянувшие в книгу Ботту, но переходит сразу к обсуждению роли его поэзии в культуре. Возможно, Пессоа отчасти надеялся, что ему удастся убедить некоторых читателей отзываться о стихах Ботту в том же духе — не пытаясь, например, охарактеризовать личность поэта с медицинской точки зрения, ставшей в это время наиболее распространенной при обсуждении гомосексуальности. С другой стороны, я не сомневаюсь, что Пессоа предвидел скандал, и допускаю, что он приближал его сознательно. Если бы он хотел избежать скандала, то вряд ли стал бы дразнить критиков, объявляя Ботту единственным подлинным эстетом Португалии, вряд ли бы издал "Песни" с портретом автора в томной позе и с обнаженными плечами.
Можно спросить, как Пессоа вообще не побоялся издать стихи, не оставляющие сомнений в гомосексуальности молодого поэта (о самом Ботту не спрашиваю — он был слишком безрассуден). Но гомоэротические стихи не могли навлечь судебного преследования, если их нельзя было объявить порнографическими (у Ботту, надо сказать, есть и такие строки, но они при жизни не публиковались). И испортить репутацию Ботту стихи не могли: он и так ничего не скрывал, открыто знакомился с матросами в доках Лиссабона.
Для примера приведу историю, которую о нем рассказывал как раз Пессоа. Однажды, когда Ботту в Страстную пятницу шел по улице под руку с матросом, его окликнул кто-то из друзей: "Антониу, ты невозможен. Нарушаешь пост в Страстную пятницу!" Ботту невозмутимо ответил: "Моряк не мясо, а рыба" (как пишет автор книги, в которой я это нашла, ответил "своим манерным голосом").
Ведя себя так неосторожно, он, естественно, часто рисковал быть задержанным полицией, и вот тут, я думаю, литературная слава могла ему только помочь. Она помогла ему и уехать из страны, когда жить там стало для него тяжело, а Пессоа уже не было в живых, чтобы помочь (кстати, последняя хвалебная статья о Ботту была им написана незадолго до смерти) — как стало известно в последние годы, диктатор Салазар попросил одного банкира дать поэту деньги на отъезд в Бразилию. Не знаю, что тому было причиной — желание предотвратить нищету или самоубийство известного поэта (и скандал, который это могло вызвать), признание таланта Ботту или уважение к оценке, данной его стихам Пессоа (о котором Салазар был высокого мнения, хотя тот был противником его режима) — но в любом случае Ботту не дождался бы помощи, если бы оставался в безвестности. А прославиться, избежав скандала, он, мне кажется, не мог: если из его ранней поэзии удалить все гомоэротические стихи, от нее почти ничего не останется. С равным успехом можно было бы исключить из "Вечера" и "Четок" Ахматовой все стихи о любви.
Впрочем, я допускаю, что Ботту мог бы стать известным, пойди он на компромисс: часть стихов адресовать женщине, часть (те, которые слишком явно обращены к мужчине) вложить в уста женщины. Думаю, так он стал бы популярнее у современников — музыкальность его стихов порой очаровывала даже тех, кто не одобрял воспетую им любовь, и они бы одобрили его безоговорочно, исчезни из его творчества явный гомоэротизм.
Вот, например, небольшое стихотворение (из "Песен"):
Quem é que abraça o meu corpo
Na penumbra do meu leito?
Quem é que beija o meu rosto,
Quem é que morde o meu peito?
Quem é que falla da morte,
Docemente, ao meu ouvido?
És tu, Senhor dos meus olhos,
E sempre no meu sentido.
(В переводе Пессоа:
Who is it that clasps me to him
In the half-light of my bed?
Who is it that kisses me
And bit my breast till it bled?
Who is it that speaks of death
In my ear, so slow, so sweat?
It is you, lord of my eyes,
Who have my dreams at your feet.)
Если бы Ботту назвал это стихотворение "Фрина" или "Коринна" (чтобы показать, что оно написано от лица женщины), никого бы не смутило его содержание:
Кто меня обнимает
В полумраке моей постели?
Кто целует мое лицо?
Кто кусает мне грудь?
Кто мне на ухо нежно
Шепчет о смерти?
Это ты, господин моих взоров,
Тот, кто всегда в моих мыслях.
(Я перевела смысл, но не сумела, к сожалению, передать красоту стихотворения.)
В следующем номере "Contemporânea" Пессоа опубликовал еще и письмо, написанное им от лица одного из своих гетеронимов и тоже восхвалявшее поэзию Ботту. Он опять сравнил Ботту с Оскаром Уальдом, но на этот раз выразился иначе (возможно, чтобы было похоже на точку зрения другого человека): сила Ботту, писал он, в отсутствии лицемерия, когда речь идет о его имморализме, и в том, что он никогда не оправдывается, в отличие от Уайльда, который "всегда писал уклончиво", и от Бодлера, который пытался обосновать, почему хорошо быть плохим.
В этом же номере появилась и статья журналиста Алвару Майя "Литература Содома. Сеньор Фернанду Пессоа и эстетический идеал в Португалии".
Продолжение в следующий раз.