Я решила разбить окончание пересказа на две части, чтобы его легче было читать.
     Тим узнавал барона под разными обличьями, встречая его на улицах Венеции. Бой знал барона не так хорошо: до этого он видел его лишь два раза — как он уточняет, на яхте у берегов Греции и на Канарских островах.
      Барон вежливо спорил с Тимом по вопросам, которые тот затрагивал в своих историях (о рекламе, о международной торговле, о том, нужна ли читателям правда и т.д). В одном из отвлеченных разговоров проскользнул намек. Персонажи проходили по площади святого Марка, барон убеждал Тима признать пользу торговли, соединяющей, по его словам, племя с племенем, народ с народом, одну часть земного шара с другой. "Всего лишь обмен, — ответил Тим. — Мы можем обменять шесть птичьих яиц на чашку ослиного молока, три горсти проса на речного угря". "Или одного партнера по теннису на другого", — неожиданно сказал барон. Талера удивил такой ход мысли: "Вы что-то хотите сказать мне о теннисе, господин барон?" "Ваш сын, — ответил барон — сегодня играл в теннис с огромным успехом! Мои поздравления! Но, может быть, ему кто-нибудь помог?"
читать дальше     После этого барон простился и ушел. Тут до рассказчика наконец-то дошло, кого он видел, чей голос слышал в поезде. Я удивляюсь, что он не догадался раньше, но, возможно, барон как-то подавляюще действовал на его (и Тима) сознание. Некоторые детали в тексте, мне кажется, намекают на это. Например, Тим спрашивает барона, что тот делает в Венеции. Барон уходит от ответа: "А вы точно уверены, что это я, господин Талер?" "Может, да, может, и нет", — отвечает тот и кажется рассказчику неожиданно сонным.
     Бой не стал рассказывать Тиму о том, что было в поезде, но спросил, не мог ли Крешо заключить сделку с бароном. Тим был убежден, что такого не может быть: "Мой сын не тщеславен, у него нет никаких сильных желаний. Он принимает жизнь такой, какая она есть. Для него не существует искушений". Рассказчик нашел это возражение неубедительным. Крешо действительно показался ему не тщеславным, не стремящимся всегда быть лучше всех, но как Талер мог быть таким уверенным в том, что знает все о желаниях своего сына? Тим, сам так много в свое время переживший, казался удивительно беспечным, когда речь заходила о Крешо. Только уступая уговорам Боя, он позвонил сыну и спросил, как у него дела. Оказывается, Крешо заключил пари, что выиграет партию в теннис, и выиграл. Но спорил он не на деньги, а на то, кто после игры первым пойдет мыться под душем. Бой немного успокоился, но все равно умолял Тима не спускать глаз с сына.
     Вернувшись в гостиницу Бой обнаружил карточку, на которой было написано: "Хорошо тем, кто умеет молчать. У тех, кому нужно писать, бывают неприятности". Он ощутил страх, но потом усмехнулся и выбросил карточку.
     Бой все-таки не был уверен в том, что барон в поезде разговаривал именно с Крешо. Бой решил спросить об этом у самого мальчика, воспользовавшись моментом, когда они вместе с Тимом плыли на моторной лодке и Тим увлекся разговором с водителем. Крешо подтвердил, что действительно три дня назад ехал в поезде из Вероны в Венецию — отец тогда отпустил его одного в кукольный театр в Вероне — посмотреть спектакль, который сам он уже видел. "Я был в другом поезде и видел тебя в окне, когда твой поезд обгонял мой. Напротив тебя сидел человек в солнцезащитных очках?" — спросил Бой и напрягся в ожидании ответа. Мальчик задумался. "Да, — наконец ответил он. — В вагоне появился человек в темных очках, я даже говорил с ним". "О теннисе?" — "Да, а откуда вы знаете?"— "Я догадался по жестам этого человека, — быстро ответил Бой. — Вы заключили какой-нибудь договор?" — "Нет, мы ни о чем не договаривались, хотя он действительно этого хотел. Но я тогда так устал. Я как-то неправильно к этому отнесся. А потом он куда-то делся". Бой сказал, что видел, как тот человек исчез. "Странно..." — сказал Крешо, и казалось, хотел еще что-то добавить, но тут его отец и водитель лодки перестали разговаривать, и он замолчал.
     Тим, Крешо и Бой после очередной встречи с бароном посетили одну из мастерских, в которых производят муранское стекло. В то время, когда Бой разглядывал люстру со множеством подвесок, он услышал голос за спиной: "Прелестная вещица, не правда ли?" Обернувшись, он увидел элегантного господина в темном костюме, из кармана которого торчал кончик белого кружевного платка. Бой почувствовал сильный запах гвоздики.
     Запах этих духов внезапно вызвал в его памяти вагон поезда, в котором он ехал однажды в Германии вскоре после окончания Второй мировой войны — грязный, трясущийся вагон, в котором этот человек как-то странно (auf seltsame Weise) угостил его обедом. В то же время Бой вспомнил и об одной поездке в автобусе в Риме. Он вспомнил имя этого человека. Впрочем, тот тут же назвал его сам: "Грандицци. Мы знакомы. Вижу, вам понравилась эта люстра?"
     "Очень", — ответил Бой, думая о тех встречах в поезде и в автобусе — тогда этот человек выглядел точно так же, хотя с тех пор прошло уже много лет.**
     Читатели "Проданного смеха" тоже должны узнать этого помощника барона.
     "Тиму, лежавшему на скамье, прежде всего бросился в глаза огромный, ослепительной белизны кружевной носовой платок, торчавший у незнакомца из верхнего кармана пиджака его черного костюма. Потом до него донесся запах гвоздики. Этот запах буквально ударил Тиму в нос, когда незнакомец приблизился к нему, чтобы представиться:
     - Диретторе Грандицци. ...
     К пароходу пришвартовался баркас пароходной компании, присланный за богатым наследником. Джонни с Тимом на руках спустился по трапу на баркас с такой легкостью, словно он нес не Тима, а узелок с бельем. Директор Грандицци подбегал к нему то с одной стороны, то с другой, и его
благоухающий кружевной платок развевался, словно хвост у пуделя, прыгающего вокруг своего хозяина.
     Только теперь Тим заметил, что директор почти совсем лысый. Две последние черные пряди, красовавшиеся по обе стороны головы, были зачесаны в виде остроугольного треугольника прямо на лоб. Это придавало круглому лицу директора что-то опасное и делало его похожим на маску. ... Как только баркас отвалил, Тима снова обдало запахом гвоздики. Директор Грандицци уселся с ним рядом".
     Потом Крюс вроде бы дал понять, что Грандицци не человек. "В машине, откинувшись на красную кожаную спинку заднего сиденья, сидел директор Грандицци. Когда барон и Тим уселись с ним рядом, он захихикал:
     - Ах ви маленькая беглец! Ви неплох водить нас за нос, синьор! Но моя мудрый друг Астарот...
     - Заткнись, Бегемот! Он не в курсе! - рявкнул барон на директора с необычной для него грубостью.
     Но тут же, обратившись к Тиму, любезно разъяснил ему, что они с Грандицци являются членами так называемого "Клуба Ваала" и иногда называют друг друга смеха ради клубными прозвищами" (отсюда).
     В "Куклах Тима Талера" он мне показался не демоном, а человеком (почему я так думаю, станет понятно, когда я закончу пересказ).
     "Мне очень нравится эта люстра", — повторил Бой. "Вы хотите ее иметь?" — спросил Грандицци. И тут Бой заметил, что тот все же изменился — помолодел ("то ли накрашен, то ли сделал операцию по омоложению", — решил Бой).
     "Вы хотите эту люстру?" — повторил Грандицци. Бой ответил, что, если бы он повесил у себя дома эту прекрасную вещь, ему пришлось бы менять весь интерьер, а это ему не по карману. "Наша компания возьмет на себя дизайн вашего дома, если вы согласитесь принять от нас в подарок эту люстру", — ответил сеньор Грандицци и опустил глаза, когда Бой взглянул на него в изумлении.

* Упоминания о теннисе в этом романе напомнили мне такой момент в "Тиме Талере": "На ковре у его ног лежал раскрытый иллюстрированный журнал с фотографиями чемпиона по теннису. Тим старался уложить волосы точно так же, как у чемпиона. Наконец это ему кое-как удалось."
** Я не совсем понимаю, когда это все происходит, но предположительно это конец 50-х. Тиму Талеру было 15-16 в 1930-м (Крюс написал во вступлении к повести о проданном смехе, что "главные ее события развернулись около 1930 года"). История с Неле произошла в 50-е, а непохоже, что она была очень давно. Кроме того, сейчас Крешо около десяти, а Бой его видел до этого шестилетним — правда, не знаю, было ли это во время происшествия с Неле или позже. В общем, Тиму, вероятно, 42-45, а Бой, полуавтобиографическое лицо, ровесник Крюса, т.е. в 1930 ему было лишь четыре года, после окончания Второй мировой — 19 лет, а во время действия этого романа лет 30-33. Этим расчетам противоречат слова (из вступления к "Тиму Талеру") о том, что "эту историю рассказал мне один человек лет пятидесяти; я познакомился с ним в Лейпциге, в типографии, куда он так же, как и я, заходил узнавать, подвигается ли дело с печатанием его книги. (Речь в этой книге, если не ошибаюсь, шла о кукольном театре.) Человек этот поразил меня тем, что, несмотря на свой возраст, смеялся так сердечно и заразительно, словно десятилетний мальчик". Но, судя по "Неле", Бой и Талер были знакомы в 50-е, а судя по "Историям из дома тети Юлии", они познакомились в 30-е, когда Бой был еще подростком (По крайней мере, так написано в Википедии) Не знаю, как это объяснить, но попробую выяснить.

upd Сейчас, когда дописала, узнала из комментариев в другом дневнике, что главы из этого романа уже переводили на русский, они есть на slashfiction. С одной стороны, если бы я это знала, занялась бы чем-нибудь другим. С другой стороны, получила удовольствие от пересказа.